Вокзал потерянных снов - Страница 7

Внезапно Седрахская улица резко пошла под уклон. Коляска, балансируя, покатилась по высокому гребню, с которого круто сбегали улочки. Перед Лин и ее извозчиком открылся вид на серые, кое-где покрытые снежными шапками горные зубцы, величественно поднимающиеся к западу от города. Впереди лениво текла река Вар.

Из темных окон, вырубленных прямо в ее кирпичных берегах — некоторые даже ниже уровня полной воды, — доносились приглушенные крики и заводской гул. Окна тюрем, пыточных камер, цехов и их ублюдочных гибридов — пенитенциарных фабрик, где переделывали приговоренных. Лодки, натужно кашляя и отрыгивая, ползли по черной воде.

Завиднелись остроконечные башни моста Набоба. А позади них — шиферные крыши, сгорбленные, как людские плечи в холодную погоду, прогнившие стены, удерживаемые от обрушения лишь подпорками и органическим цементом, вонь, которую ни с чем не спутаешь, — Кинкенские бойни.

За рекой, в Старом городе, улицы были поуже и потемнее. Птероящер неуклюже вышагивал вдоль покрытых застывшей жучиной слизью зданий. Из окон и дверей приспособленных к новым жильцам домов выходили и вылезали хепри. Здесь они составляли большинство, это было их место. Улицы были полны существ с женственными телами и головами насекомых. Они толпились в проемах ячеистых домов, поедая фрукты. Даже извозчик уже мог различить запах их бесед: воздух был полон едкой химии.

Полетели брызги — что-то живое было раздавлено колесами. «Наверное, самец», — вздрогнув, подумала Лин, представив себе одного из безмозглых и трусливых существ, которые кишели во всех норах и щелях Кинкена. «Туда ему и дорога».

Проходя под низким кирпичным сводом, с которого капали сталактиты жучиной слизи, птероящер пугливо съежился. Лин похлопала по плечу извозчика, который пытался удержать вожжи. Она быстро написала несколько слов и протянула ему блокнот:

«Птица не хочет идти. Подождите здесь, я вернусь через пять минут».

Тот благодарно кивнул и протянул руку, чтобы помочь ей выйти.

Лин ушла, предоставив ему успокаивать впечатлительное животное. Она повернула за угол и очутилась на центральной площади Кинкена. Таблички, висевшие на домах по краям площади, еще проглядывали из-под белесых выделений, медленно стекавших с крыш, но читающееся на них название площади — Алделион — вовсе не соответствовало тому, которым пользовались поголовно все обитатели Кинкена. Даже те немногочисленные представители человеческой и других нехеприйских рас, которые там жили, употребляли новое хеприйское название, переводя его с шипения и хлористой отрыжки языка оригинала: площадь Статуй.

Она была просторной, окруженной со всех сторон многовековыми полуразрушенными зданиями. Ветхая архитектура резко контрастировала с гигантским серым массивом милицейской башни, которая маячила на севере. Невероятно крутые скаты крыш свешивались до самой земли. Грязные окна размалеваны непонятными узорами. До Лин доносился тихий врачующий напев медсестер-хепри в больничных палатах. Над толпой витал сладкий дымок: большинство из тех, кто рассматривал статуи, были хепри, хотя иногда попадались и представители других рас. Вся площадь была уставлена этими статуями: пятнадцатифутовыми изваяниями животных, растений и чудовищ (некоторые имели реальные прототипы, иные же не существовали никогда), слепленными из ярко раскрашенной хеприйской слюны.

Они являли собой результат многочасовой коллективной работы. Группы хеприйских женщин целыми днями простаивали спиной к спине, пережевывая тесто и красильные ягоды, переваривая их, а затем открывая железу в задней части своей жучиной головы и выталкивая наружу вязкую субстанцию, ошибочно называемую «хеприйской слюной», которая через час застывала на воздухе, превращаясь в нечто гладкое, хрупкое и жемчужно-сверкающее.

Для Лин эти статуи олицетворяли собой самоотверженность, коллективизм, а кроме того, несбыточные мечты о возвращении к идиотическо-героическому гигантизму. Поэтому-то она жила, ела и занималась своим слюнным творчеством в одиночестве.

Лин шагала мимо фруктовых и зеленных лавок, над которыми красовались вывески с выведенными на них от руки крупными неровными буквами, предлагавшие напрокат домашних личинок, мимо художественных бирж, где хеприйские слюноваятели могли найти все необходимое для творчества.

Другие хепри провожали Лин взглядами. На ней была длинная яркая юбка, какие носили в Салакусских полях, — человеческая юбка, а не обычные для обитателей здешних трущоб широкие штаны. Лин выделялась. Она была чужаком. Она покинула своих сестер. Забыла родной улей и клан.

«Черт возьми, имею право», — подумала Лин, вызывающе шелестя своей длинной зеленой юбкой.

Хозяин слюнной лавки был ее знакомым, поэтому они вежливо коснулись друг друга сяжками.

Лин взглянула на полки. Стены внутри магазина были покрыты застывшей смазкой домашнего изготовления, отчего углы были скруглены более, чем это обычно принято. Товары из слюны, громоздившиеся на полках, которые торчали, словно кости, из органической слизи, были подсвечены газовыми светильниками. Окно было художественно заляпано соком различных красильных ягод, так что дневной свет не проникал внутрь.

Лин заговорила, пощелкивая и помахивая усиками, выделяя тонкие пахучие облачка. Она сообщила о своем желании купить алые, лазурные, черные, бледно-молочные и пурпурные красильные ягоды. Кроме того, она пустила в хозяина лавки струйку восхищения высоким качеством его товара.